Лунная долина

Джек Лондон

Глава 17

Часть 2

Саксон спала эту ночь спокойно, без сновидений и впервые за много дней проснулась освеженная и отдохнувшая. Она чувствовала, что стала опять самой собой, словно с нее сняли давящую тяжесть или убрали тень, застилавшую от нее солнце. Мысли были ясны. Железный обруч, сжимавший так туго ее голову, распался. Какое то радостное чувство владело ею. Она даже поймала себя на том, что напевает вслух, деля рыбу на три равные части: себе, миссис Олсен и Мэгги Донэхью. Она с удовольствием поболтала с каждой из них и, вернувшись домой, весело принялась прибирать свой запущенный дом. За работой она пела, и в звуках мелодии ей все время слышались магические слова: Окленд – это только начало пути.

Все было совершенно ясно. Поставленная перед ней и Биллом задача так же проста, как школьная арифметическая задача: какой величины требуется ковер, чтобы покрыть пол в столько то футов длиной и столько то шириной? Сколько обоев потребуется, чтобы оклеить комнату таких то размеров. Все это время голова у нее плохо работала, она наделала много ошибок, она была невменяема. Верно. Но ведь это от трудностей. И в этих трудностях она была неповинна. То же самое, что произошло с Биллом, произошло и с ней. Он вел себя так странно потому, что был невменяем. И все их трудности были трудностями людей, попавших в западню. Окленд и есть западня. Окленд – это такое место, откуда надо уезжать!

Она перебрала в памяти все события своей замужней жизни. Всему были причиной забастовка и тяжелые времена. Не будь забастовки и побоища перед их домом, она не лишилась бы своего ребенка. Не будь Билл доведен до отчаяния вынужденным бездельем и безнадежной борьбою возчиков, он бы не запил. Если бы им не пришлось так туго, они бы не взяли жильца и Билл не попал бы в тюрьму.

И вот она приняла решение: город не место для нее и Билла, не место для любви и маленьких детей. Выход очень прост. Они уедут из Окленда. Сидят дома и покоряются судьбе только глупцы. Нет, она и Билл не глупцы. Они не покорятся. Они уедут отсюда и будут бороться с судьбой. Куда уедут, она не знала. Там видно будет. Мир велик. Где нибудь, за окружающими город холмами, за Золотыми воротами, они найдут то, что им нужно. В одном мальчик ошибся: несмотря на замужество, ничто не связывает ее с Оклендом. Мир открыт для нее и Билла, как он был открыт для предшествующих поколений, которые тоже отправлялись в странствия. Одни лишь глупцы всегда оставались позади, когда целые народы пускались в путь. Сильные всегда шли вперед. А они с Биллом сильные. Они пойдут вдаль за коричневые холмы Контра Коста либо через Золотые ворота.

Накануне выхода Билла из тюрьмы Саксон закончила скромные приготовления к его встрече. Денег у нее не было, и если бы не боязнь опять рассердить мужа, она перехватила бы у Мэгги Донэхью на билет до Сан Франциско, а там бы продала кое что из своих хорошеньких вещиц. Дома у нее были только хлеб, картофель и соленые сардины, и она под вечер, в часы отлива, пошла на берег набрать ракушек. Она собрала принесенные морем щепки и куски дерева и в девять вечера отправилась домой с вязанкой топлива и лопаткой на плече, неся в руке ведро, полное ракушек. Дойдя до угла, она поспешила перейти на более темную сторону улицы и быстро пересекла освещенное электрическими фонарями пространство, чтобы избежать взора любопытных соседей. Но навстречу ей шла какая то женщина, она пристально взглянула на Саксон и остановилась. Это была Мери.

– Боже мой, Саксон! – воскликнула она. – Неужели ты дошла до этого?

Саксон посмотрела на свою прежнюю подругу, и ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять всю трагедию этой женщины. Мери похудела, щеки ее были румянее, чем когда то, – однако этот румянец не обманул Саксон. Большие глаза ее прежней подруги стали еще красивее и больше, – они были, пожалуй, слишком большие, слишком яркие и тревожные. Она была хорошо одета, но чересчур нарядно, и Саксон чудилась во всем ее облике какая то болезненная нервность. Мери боязливо оглянулась назад, в темноту.

– Господи! – прошептала Саксон. – Ты… – Она сжала губы, потом заговорила снова: – Пойдем ко мне.

– Если тебе стыдно, что тебя увидят со мной… – резко прервала ее Мери, вспылив, как прежде.

– Нет, нет! – успокоила ее Саксон. – Эта вязанка и ракушки… Я не хочу, чтобы соседи знали. Идем.

– Нет, не могу, Саксон. И рада бы, да не могу. Мне нужно попасть на ближайший поезд в Фриско. Я тебя давно поджидаю, стучалась с черного хода. У вас везде темно. Билл все еще сидит, верно?

– Да, он выйдет завтра.

– Я узнала обо всем из газет, – торопливо продолжала Мери. – Сама я была в Стоктоне, когда это случилось. Ты то, надеюсь, не осуждаешь меня? – чуть не со злобой накинулась она на Саксон. – Я просто была не в силах пойти работать после того, как пожила своим домом. Работа мне осточертела, она, видно, совсем меня измотала, и я уже ни на что не гожусь. Если бы ты знала, как я возненавидела прачечную еще до замужества! А теперь эта жизнь – какой ужас! Ты и представить себе не можешь. Честное слово, Саксон, ты и сотой доли не подозреваешь! О, если бы мне умереть, если бы умереть и освободиться от всего. Послушай… нет, не сейчас, сейчас я не могу. Слышишь, поезд уже подходит к Эделайн стрит, надо спешить. Можно мне прийти к тебе?

– Ну, поторапливайся, заболталась! – прервал ее мужской голос.

Позади нее из темноты вынырнул человек. Не рабочий, – Саксон сразу определила. Несмотря на свой хороший костюм, этот человек стоял на общественной лестнице ниже любого рабочего.

– Иду, одну минуточку! – взмолилась Мери.

По словам и по тону подруги Саксон поняла, что та боится этого парня, который предпочитает держаться подальше от освещенной части тротуара.

Мери опять повернулась к ней.

– Ну, мне пора, прощай, – сказала она, доставая что то из перчатки.

Она схватила руку Саксон, и та почувствовала в своей ладони небольшую горячую монетку. Она ни за что не хотела ее взять и совала обратно.

– Нет, нет! – умоляла Мери. – Вспомни прошлое. В другой раз ты мне поможешь. Скоро увидимся. Прощай.

Зарыдав, она внезапно обняла Саксон и припала к ее груди, ломая о вязанку щепок перья своей шляпы. Затем вырвалась, отступила на шаг и, вся дрожа, вперила в подругу горящий взгляд.

– Ну, пошли, пошли! – послышался из темноты повелительный мужской голос.

– О Саксон… – всхлипнула Мери и исчезла.

Придя домой, Саксон зажгла свет и вынула деньги. Это была монета в пять долларов, для нее – целое состояние! Потом она стала думать о Мери и о человеке, которого Мери так боялась. Саксон и эту трагедию поставила в вину Окленду. Вот еще одна из погубленных им. Саксон где то слышала, что средняя продолжительность жизни этих несчастных женщин около пяти лет. Она поглядела на монету и бросила ее в раковину. Занявшись чисткой ракушек, она слышала, как монета со звоном катится вниз по трубе.

Только мысль о Билле заставила ее на следующее утро полезть под раковину, развинтить трубу и вытащить монету из ловушки. Ей говорили, что заключенных плохо кормят, и перспектива встретить мужа после тридцатидневной тюремной кормежки тарелкой креветок и куском черствого хлеба казалась ей ужасной. Она знала, как он любит густо намазывать масло на хлеб, с каким удовольствием уплетает толстый мягкий бифштекс, поджаренный на сухой раскаленной сковородке, и как радуется кофе, когда он настоящий, крепкий и пить его можно сколько захочешь.

Билл пришел уже в десятом часу, и она встретила его в своем самом хорошеньком домашнем платьице. Она следила глазами за мужем, пока он медленно поднимался на крыльцо, и выбежала бы ему навстречу, если бы не соседские дети, пялившие на него глаза с противоположного тротуара. Зато едва он коснулся ручки двери, как она широко перед ним распахнулась, им затворить ее пришлось спиной, потому что руки его уже крепко обхватили Саксон. Нет, он не завтракал и не хочет есть теперь, когда он с ней. Он только задержался у парикмахера, чтобы побриться, а затем прошел всю дорогу пешком, потому что у него не было денег. Но ему ужасно хочется помыться и переодеться. Пусть она не подходит к нему, пока он не приведет себя в порядок.

Покончив с мытьем и переодеванием, он уселся в кухне и стал смотреть, как она готовит завтрак. Он сразу же заметил, чем она топит, и спросил, откуда это у нее. Собирая на стол, она рассказывала ему, как добывала себе топливо, как ухитрилась прожить, ничем не затрудняя союз, а когда они сели завтракать, упомянула о вчерашней встрече с Мери, но о пяти долларах не обмолвилась ни словом.

Билл, жевавший первый кусок бифштекса, вдруг остановился. Выражение его лица испугало ее. Он тут же выплюнул кусок на тарелку.

– Это ты на ее деньги купила мясо? – грозно спросил он. – У тебя не было ни денег, ни кредита в мясной, откуда же мясо? Скажи, я угадал?

Саксон только опустила голову.

Его лицо стало страшным, в глазах появилось то же выражение леденящего спокойствия, которое она впервые увидела в Визел парке, когда он один дрался с тремя ирландцами.

– Что еще ты купила? – спросил он не грубо, не раздраженно, но с той страшной холодной яростью, которая не находит себе выражения в словах.

Однако Саксон, как ни странно, успокоилась. Разве все это имеет значение? Чего же ждать от Окленда? Ведь и это останется позади, когда Окленд отступит в прошлое, станет только началом пути.

– Кофе и масло, – отвечала она.

Он вывалил содержимое своей и ее тарелки на сковороду, положил сверху масло и намазанный ломоть хлеба и высыпал туда же кофе из жестянки. Все это он вынес во двор и бросил в мусорный ящик. Кофе он вылил в раковину.

– Сколько у тебя осталось? – спросил он затем.

– Три доллара восемьдесят центов. – Она сосчитала и протянула ему деньги. – Я заплатила сорок пять центов за мясо.

Он посмотрел на деньги, пересчитал и пошел с ними к двери. Она слышала, как дверь открылась и закрылась, и поняла, что он выбросил деньги на улицу. Когда он вернулся в кухню, Саксон уже подавала ему на чистой тарелке жареный картофель.

– У Робертсов должно быть всегда все самое лучшее, – сказал он. – Но, даю слово, от таких деликатесов с души воротит. Они прямо воняют.

Билл поглядел на жареный картофель, на вновь отрезанный ломоть сухого хлеба и стакан воды, который она ставила у его прибора.

– Все в порядке, – улыбнулась она, видя его колебания. – В доме не осталось ничего нечистого.

Он быстро взглянул на нее, словно опасаясь увидеть на ее лице насмешку, вздохнул и сел. Затем тут же вскочил и привлек ее к себе.

– Сейчас я буду есть, но сначала нам необходимо поговорить, – заявил он, усаживаясь и обнимая ее. – Да и вода ведь не кофе – если и остынет, то не станет худее. Так вот слушай! Ты – это все, что у меня есть на свете. Ты не испугалась меня и того, что я только что сделал; и я очень рад. Давай забудем теперь о Мери. И у меня сердце не камень: мне тоже ее жаль, как и тебе. Я готов все для нее сделать, что в моих силах, готов ей ноги мыть, как делал Христос. Пусть бы кормилась за моим столом и спала под моей крышей. Но все это не причина для того, чтобы я позволил себе дотронуться до денег, которые она заработала. А теперь забудь ее. Сейчас есть только ты да я, Саксон, – только ты да я, и пропади они все пропадом! Остальное не важно. Тебе никогда больше не придется меня бояться. Виски и я – мы не ладим друг с другом; и я решил забыть о виски. Я был не я и с тобою обращался плохо. Но это все прошло и никогда больше не повторится. Я хочу начать все сначала.

Теперь послушай: мне не следовало действовать так опрометчиво. А я действовал. Надо было раньше все обсудить с тобой. А я не обсудил. Моя проклятая вспыльчивость подвела меня, – ты ведь знаешь мой характер. Но если человек способен сохранять хладнокровие на ринге, значит, он может сохранить его и в своей семейной жизни. У меня просто не было времени подумать. Есть вещи, которых я не выношу и никогда не выносил. И ты также не захочешь, чтобы я от этого страдал, как и я не хочу, чтобы ты мирилась с чем нибудь, что тебе противно.

Сидя у него на коленях, она выпрямилась и поглядела ему прямо в лицо, захваченная одной мыслью.

– Ты серьезно, Билл?

– Ну конечно.

– Тогда я скажу тебе, чего я больше не могу выносить. Для меня это хуже смерти.

– Что же? – спросил он после некоторого молчания.

– И все зависит от тебя, – сказала она.

– Ну, тогда выкладывай.

– Ты не знаешь, что ты берешь на себя, – предупредила она. – Может, тебе лучше отступить, пока не поздно?

Он упрямо покачал головой.

– Того, чего ты не в силах выносить, тебе и не придется выносить. Валяй.

– Во первых, – начала она, – довольно этой охоты на штрейкбрехеров.

Он было открыл рот, но подавил невольный протест.

– А во вторых, хватит с нас Окленда.

– Вот этого я не понимаю.

– Хватит с нас Окленда. Довольно. Для меня эта жизнь хуже смерти. Бросим все – и прочь отсюда.

Он медленно взвешивал ее предложение.

– Куда же? – спросил он, наконец.

– Куда нибудь. Куда угодно. Давай ка закури и подумай.

Он покачал головой, пристально глядя на нее.

– Ты это серьезно? – спросил он после долгой паузы.

– Вполне. Мне так же хочется покончить с Оклендом, как тебе хотелось выбросить бифштекс, кофе и масло.

Она видела, что, прежде чем ответить, он весь собрался, даже мышцы его напряглись.

– В таком случае – ладно, раз тебе так хочется. Мы уедем из Окленда. Навсегда. Черт с ним, с этим Оклендом! Я здесь ничего хорошего не видел. Надеюсь, у меня хватит сил заработать на нас обоих где угодно. А теперь, когда это решено, расскажи мне, за что ты так его возненавидела?

И она рассказала ему все, что передумала в последнее время, привела все факты, сделавшие для нее этот город ненавистным, не упустила ничего, даже своего недавнего визита к доктору Гентли и пьянства Билла. Он только сильнее прижал ее к себе и снова повторил свое обещание. Время шло. Жареный картофель остыл, и печка погасла.

Наконец, она замолчала. Билл встал, не выпуская ее из своих объятий. Он покосился на жареный картофель.

– Холодный, как лед, – сказал он, затем повернулся к ней: – Оденься понаряднее. Давай выйдем. Поедем в город, где нибудь поедим и отпразднуем мое возвращение. Полагаю, что нам нужно его отпраздновать, раз мы собираемся все бросить и сняться с якоря. Пешком нам идти не придется. Я займу десять центов у парикмахера, и у меня найдутся кое какие побрякушки, которые можно заложить и кутнуть напоследок.

«Побрякушками» оказались несколько золотых медалей, полученных им в былые дни на состязаниях любителей.

Дядюшка Сэм, закладчик, не мало перевидал таких медалей, и, когда они выходили из ссудной кассы, у Билла позвякивала в кармане целая пригоршня серебра.

Билл был весел, как мальчик, и она тоже. Он остановился на углу у табачного киоска, чтобы купить пачку табаку, но передумал и купил папирос.

– Кутить так кутить! – засмеялся он. – Сегодня все должно быть самое лучшее, – даже курить я буду готовые папиросы. И никаких столовок и японских ресторанчиков. Сегодня мы идем к Барнуму.

И они направились к ресторану на углу Седьмой улицы и Бродвея, где когда то состоялся их свадебный ужин.

– Давай сделаем вид, будто мы не женаты, – предложила Саксон.

– Ладно, – согласился он, – возьмем отдельный кабинет, и пусть лакей каждый раз стучит, перед тем как войти.

Но Саксон была против отдельного кабинета.

– Это обойдется слишком дорого. Билли. За стук надо давать чаевые. Лучше пойдем в общий зал.

– Заказывай все, что тебе вздумается, – щедро предложил он, когда они уселись. – Вот бифштекс по домашнему, полтора доллара порция. Хочешь?

– Только поджаристый, – заявила она. – И потом черный кофе. Но сначала устрицы, – интересно сравнить их с теми, которые я собирала.

Билл кивнул головой и поднял глаза от меню.

– Здесь есть и ракушки. Закажи себе порцию и посмотри, лучше ли они твоих с Каменной стены.

– Отлично! – воскликнула Саксон, и глаза ее заблестели. – Мир принадлежит нам! Мы путешественники и в этом городе проездом.

– Да, вот именно, – рассеянно пробормотал Билл (он читал столбец театральных объявлений), затем поднял глаза: – Дневное представление у Бэлла. Мы можем получить места по двадцать пять центов… Эх, не повезло! Ошибся я!

Его голос прозвучал вдруг так горестно и гневно, что она с тревогой посмотрела на него.

– Если бы я вовремя сообразил, – пожаловался он, – мы могли бы поесть в «Форуме». Это шикарный притон, где днюют и ночуют разные типы вроде Роя Бланшара и просаживают там денежки, которые мы добываем для них своим горбом.

Они купили билеты в театр Бэлла, но было еще рано, и, чтобы скоротать время, они прошлись по Бродвею и заглянули в кинематограф. Первой шла картина из жизни ковбоев, за ней французская комическая, а под конец – сельская драма, действие которой происходило где то в Центральных штатах. Начиналась она сценой во дворе фермы. Перед зрителями был ярко освещенный солнцем угол сарая и изгородь, на земле лежала кружевная тень от высоких развесистых деревьев. Двор был полон кур, уток, индеек, они бродили, переваливаясь, и разгребали ногами землю; огромная свинья в сопровождении целого выводка – семь толстеньких поросят – торжественно выступала среди кур, бесцеремонно расталкивая их. Куры, в свою очередь, вымещали обиду на поросятах и клевали их, как только те отставали от матери. Из за ограды сонно поглядывала лошадь и то и дело равномерно и лениво взмахивала хвостом, который вспыхивал на солнце шелковистым блеском.

– Чувствуешь, какой жаркий день и как лошади надоедают мухи? – шепнула Саксон.

– Конечно, чувствую. А хвост у нее какой! Самый настоящий. Уверен, что она им бьет по вожжам, когда что нибудь не по ней; я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что ее зовут «Железный Хвост».

Пробежала собака. Свинья испугалась, коротким смешным галопом стала удирать вместе со своим потомством, и все они, преследуемые собакой, скрылись. Из дома вышла молодая девушка, за спиной ее висела широкая шляпа, передник был полон зерна, которое она принялась бросать сбежавшейся к ней птице. Откуда то сверху слетели голуби и смешались с курами. Собака вернулась и бродила незамеченная среди всех этих представителей пернатого царства, она виляла хвостом и улыбалась девушке. А позади, высунувшись из за ограды, лошадь сонно махала хвостом и кивала головой.

Во двор вошел молодой человек, и воспитанная на кинематографе публика сразу поняла, в чем тут дело. Но Саксон не интересовала любовная сцена, страстные мольбы юноши и робкое сопротивление девушки,

– ее взгляд то и дело возвращался к цыплятам, к кружевной тени деревьев, к нагретой солнцем стене сарая и к сонной лошади, неустанно махавшей хвостом.

Саксон теснее прижалась к Биллу и, продев руку под его локоть, сжала его пальцы.

– О Билли, – вздохнула она. – Я, кажется, чувствовала бы себя на седьмом небе. – И когда фильм кончился, она сказала: – У нас много времени до начала представления! Останемся и посмотрим еще раз эту картину.

Они опять просмотрели всю программу, и когда на экране появилась ферма, Саксон глядела на нее с возрастающим волнением. Теперь она заметила новые подробности. Она увидела раскинувшиеся за фермой поля, волнистую линию холмов на горизонте и небо в светлых барашках. Она уже выделяла несколько кур из общей массы, особенно одну – озабоченную старую наседку, которая больше всех негодовала на свинью, расталкивавшую кур своим рылом. Эта наседка яростно клевала поросят и набрасывалась на зерно, которое дождем сыпалось сверху. Саксон смотрела на холмы за полями, на небо: все здесь дышало простором, привольем и довольством. Слезы выступили у нее на глазах, и она беззвучно заплакала от переполнявшей ее радости.

– Я знаю, как отучить такую лошадь, если она вздумает хлестнуть меня своим хвостом, – прошептал Билл.

– А я знаю, куда мы направимся, когда уедем из Окленда, – объявила она.

– Куда же?

– Да вот туда…

Он посмотрел на нее и последовал за ее взглядом, устремленным на экран.

– О!.. – сказал он и задумчиво прибавил: – А почему бы и нет?

– Билли, ты согласен? Ее губы дрожали от волнения, голос не повиновался ей, она шептала что то невнятное.

– Ну конечно, – сказал он: в этот день он был щедр, как король. – Ты получишь все, что захочешь. Я буду из кожи лезть… Меня самого всегда тянуло в деревню. Знаешь, я видел, как таких вот лошадей отдавали за полцены… а отучить их от дурных повадок я сумею.