Маленькая хозяйка Большого дома

Джек Лондон

Глава 31

Раздавшийся над его кроватью телефонный звонок заставил Дика подняться и взять трубку. Слушая, он смотрел через двор на флигель Паолы. Бонбрайт сообщил ему, что с ним хотел бы повидаться Чонси Бишоп, он приехал на автомашине в Эльдорадо. Бишоп был владельцем и редактором газеты «Новости Сан Франциско» и старинным другом Дика.

– Вы поспеете прямо к завтраку, – говорил Дик Бишопу. – И знаете – почему бы вам у нас не переночевать?.. Бог с ними, с вашими специальными корреспондентами! Мы едем сегодня охотиться на пум, и добыча будет наверняка… Уже выслежены! Корреспондентка? О чем ей писать?.. Пусть погуляет по усадьбе и наберет материал на десяток столбцов, а корреспондент поедет с нами и может описать охоту. Ну, еще бы, конечно… Я посажу его на самую смирную лошадь, с ней справится и ребенок.

«Чем больше будет народу, тем занятнее, особенно если поедут эти газетчики, – ухмыльнулся Дик про себя. – Сам дедушка Джонатан Форрест не сумел бы так инсценировать свой финал!»

«Как у Паолы могло хватить жестокости спеть „Тропою цыган“ тут же после нашего разговора?» – спрашивал себя Дик; он не клал трубки и слышал далекий голос Бишопа, убеждавшего своего корреспондента ехать на охоту.

– Отлично. Но поторопитесь, – сказал Дик, заканчивая свой разговор с Бишопом. – Я сейчас велю седлать лошадей, и вы получите того же гнедого, на котором ездили в прошлый раз.

Едва он успел повесить трубку, как телефон зазвонил опять. Теперь это была Паола.

– Багряное Облако, милое Багряное Облако, – сказала она. – Все твои рассуждения – ошибка. По моему, я тебя люблю больше. Я вот сейчас решаю вопрос – и, кажется, в твою пользу. А чтобы мне помочь, чтобы я еще раз могла проверить себя… повтори то, что говорил сегодня, ну знаешь… «Я люблю одну, одну единственную женщину… После двенадцати лет обладания я люблю ее безумно, нежно и безумно…» Повтори мне это еще раз, Багряное Облако.

– Я действительно люблю одну, одну единственную женщину, – начал Дик. – После двенадцати лет обладания я люблю ее безумно, нежно и безумно…

Когда он кончил, наступила пауза, и он, ожидая ответа, боялся нарушить ее.

– И еще я вот что хотела сказать тебе, – начала она очень тихо, очень мягко и очень внятно. – Я люблю тебя. Никогда я так сильно не любила тебя, как вот в эти минуты. После двенадцати лет я наконец теряю голову. И так было с первой же минуты, только я не понимала этого. Сейчас я решила, раз и навсегда.

Она резко повесила трубку.

А Дик сказал себе, что теперь он знает, как чувствует себя человек, получивший помилование за час до казни. Он сел и долго сидел задумавшись, держа в руке трубку, и пришел в себя, только когда из конторы вышел Бонбрайт.

– Сейчас звонил мистер Бишоп, – доложил Бонбрайт. – У его машины ось лопнула. Я взял на себя смелость послать ему одну из наших машин.

– Пусть наши люди исправят поломку, – сказал Дик.

Оставшись опять один, он встал, потянулся и зашагал по комнате.

– Ну, Мартинес, дружище, – проговорил он вслух, – вы никогда не узнаете, при какой замечательной драматической инсценировке вы могли бы сегодня присутствовать.

Он позвонил Паоле.

Ответила Ой Ли и тотчас же позвала свою госпожу.

– У меня есть песенка, которую я хотел бы тебе спеть, Поли. – И Дик запел старинную духовную песнь негров:

За себя, за себя,
За себя, за себя
Каждая душа несет ответ,
За себя…

Я хочу, чтобы ты повторила мне те слова, которые только что сказала – от себя, от себя…

Она рассмеялась таким воркующим смехом, что его сердце дрогнуло от радости.

– Багряное Облако, я тебя люблю. Я решила: у меня никогда не будет никого на свете, кроме тебя. А теперь, милый, дай мне одеться. И так уже пора бежать завтракать.

– Можно мне прийти к тебе?.. На минутку? – попросил он.

– Не сейчас еще, нетерпеливый. Через десять минут. Дай мне сначала покончить с Ой Ли. Тогда я буду готова ехать на охоту. Я надену свой охотничий костюм: знаешь, зеленый с рыжими обшлагами и длинным пером… как у Робин Гуда. И я возьму с собой мое ружье тридцать тридцать. Оно достаточно тяжелое для пум.

– Ты подарила мне большое счастье, – сказал Дик.

– А я из за тебя опаздываю. Повесь трубку. Багряное Облако, в эту минуту я люблю тебя больше…

Он слышал, как она повесила трубку, и, к своему удивлению, заметил, что почему то не чувствует того счастья, которое должен был бы испытывать. Казалось, она и Грэхем все еще самозабвенно поют страстную цыганскую песню.

Неужели она играла Ивэном? Или играла им. Диком? Нет, это было бы с ее стороны просто невозможно, непостижимо. Размышляя об этом, он снова увидел ее в лунном свете: она прижимается к Грэхему, ее губы ищут его губ…

Дик в недоумении покачал головой и взглянул на часы. Во всяком случае, через десять минут – нет, меньше, чем через десять… – он будет держать ее в своих объятиях и тогда узнает наверное…

Таким долгим показался ему этот краткий срок, что он, не ожидая, медленно пошел к Паоле, остановился, чтобы закурить сигарету, бросил ее после первой затяжки и опять остановился, прислушиваясь к стуку машинок в конторе.

Ему оставалось еще две минуты, но, зная, что достаточно и одной, чтобы дойти до заветной двери без ручки, он постоял еще во дворе, любуясь на диких канареек, купавшихся в бассейне.

В тот миг, когда птички испуганно вспорхнули трепетным золотисто алмазным облачком. Дик вздрогнул: на половине Паолы раздался выстрел, и он узнал по звуку, что выстрелило ее ружье 30 30. Он бросился туда через двор… «Она опередила меня», – тут же подумал он. И то, что за минуту перед тем казалось ему непонятным, стало беспощадно ясным, как этот выстрел.

И пока он бежал через двор и по лестницам, оставляя за собой распахнутые двери, в его мозгу стучало: «Она опередила меня. Она опередила меня».

Паола лежала, скорчившись и вздрагивая, в полном охотничьем костюме, кроме маленьких бронзовых шпор, которые держала в руках перепуганная, растерявшаяся китаянка.

Дик мгновенно осмотрел Паолу: она дышала, хотя была без сознания. Пуля прошла насквозь с левой стороны. Он бросился к телефону. Ожидая, пока домашняя станция соединит его с кем нужно, он молил провидение о том, чтобы Хеннесси оказался в конюшнях. К телефону подошел конюх, и пока он бегал за ветеринаром. Дик приказал О Пою не отходить от коммутатора и сейчас же послать к нему О Дая.

Уголком глаза он видел Грэхема: тот ворвался в комнату и бросился к Паоле.

– Хеннесси, – распоряжался Дик, – я жду вас как можно скорее. Захватите все для оказания первой помощи. Ружье миссис Паолы выстрелило… пуля прошла через сердце или через легкое, а может быть, через то и другое. Идите прямо в спальню миссис Форрест. Только скорее!

– Не прикасайтесь к ней, – резко бросил он Грэхему. – Это может повредить ей… вызвать сильное кровоизлияние.

Затем он опять кинулся к О Пою:

– Отправьте Каллахана на гоночной машине в Эльдорадо. Скажите ему, что он встретит по пути доктора Робинсона, пусть посадит его и как можно скорей доставит сюда. Пусть едет как дьявол. Скажите, что миссис Форрест ранена и от него может зависеть ее жизнь.

Не кладя трубки, он повернулся, чтобы взглянуть на Паолу.

Грэхем стоял, склонившись над ней, но не прикасаясь; взгляды их встретились.

– Форрест, – начал он, – если это вы…

Но Дик остановил его, показав глазами на китаянку, все еще растерянно и безмолвно державшую в руках бронзовые шпоры.

– Об этом поговорим потом, – отрезал он и снова поднес трубку к губам: – Доктор Робинсон?.. У миссис Форрест прострелено легкое или сердце, может быть, то и другое. Каллахан выехал на гоночной машине, поезжайте ему навстречу, гоните во весь дух!

Когда Дик, опустившись на колени, опять склонился над Паолой и принялся ее осматривать, Грэхем отошел.

Осмотр был очень короток. Дик взглянул на Грэхема и покачал головой:

– Трогать ее слишком рискованно.

Затем обратился к китаянке:

– Положите куда нибудь эти шпоры и принесите подушки. А вы, Ивэн, помогите с другой стороны. Приподнимайте ее понемногу, не торопясь. Ой Ли, подсуньте подушку… осторожнее… осторожнее…

Подняв глаза, он увидел О Дая, безмолвно ожидавшего приказаний.

– Попросите мистера Бонбрайта сменить О Поя у коммутатора, а О Пой пусть стоит тут и все исполняет немедленно. И пусть О Пой соберет всех слуг, они могут в любую минуту понадобиться. Как только Сондерс возвратится с мистером Бишопом и остальными, пусть сейчас же едет в Эльдорадо навстречу Каллахану, на тот случай, если машина поломается. Скажите О Пою, чтобы он разыскал мистера Мэнсона, и мистера Питтса, и всех управляющих, у кого есть машина, пусть они все приедут сюда и ждут здесь вместе с машинами. И пусть О Пой примет и устроит Бишопа и его спутников как полагается. А вы возвращайтесь сюда, чтобы в любую минуту быть под рукой.

Дик опять повернулся к горничной:

– А теперь расскажите, как это случилось.

Ой Ли качала головой и ломала руки.

– Где вы были, когда ружье выстрелило? Китаянка проглотила слезы и указала на дверь гардеробной.

– Ну, говорите же! – приказал Дик.

– Миссис Форрест велела мне приготовить шпоры… Я про них забыла… Я скорей пошла. Слышу выстрел. Я иду скорей назад, бегу… и…

– Но что было с ружьем?

– Непорядок. Может, сломалось. Четыре минуты не стреляло… пять минут… Миссис Форрест старалась, чтобы стреляло.

– Она уже начала возиться с ружьем, когда вы пошли за шпорами?

Ой Ли кивнула.

– Я перед тем ей сказала: «Может, О Пой исправит?» Миссис Форрест сказала: «Не стоит». Она сказала, вы исправите. Положила ружье вот так. Опять взялась чинить. Потом послала за шпорами. А потом… ружье и выстрелило.

Приезд Хеннесси прервал этот разговор. Он осматривал Паолу немногим дольше Дика, затем поднялся. Лицо его было мрачно.

– Я не решаюсь тревожить ее, мистер Форрест. Наружное кровоизлияние прекратилось, но кровь, видимо, скопляется внутри. Вы послали за врачом?

– За Робинсоном. К счастью, успел захватить, когда он только что начал прием. Хороший молодой хирург, – обратился Дик к Грэхему, – с выдержкой и смелый. Я верю ему больше, чем многим прославленным старым врачам. Как вы думаете, мистер Хеннесси? Есть надежда?

– По моему, дело плохо, хоть я тут и не судья, – ведь я только коновал. Робинсон разберется. А пока остается только ждать…

Дик кивнул и вышел на веранду Паолы, чтобы послушать, не приближается ли гоночная машина, на которой ехал Каллахан. Мягко подошел и ушел лимузин. Грэхем тоже появился на веранде.

– Форрест, я прошу вас меня простить, – сказал Грэхем. – Я просто себя не помнил в первую минуту. Увидел вас здесь и решил, что это при вас случилось. Должно быть, несчастный случай…

– Да, бедная детка… – подтвердил Дик. – А она еще хвасталась, что всегда очень осторожна с огнестрельным оружием.

– Я осмотрел ружье, – сказал Грэхем, – и ничего не нашел, все в порядке.

– Потому то беда и случилась: непорядок Паола исправила, но ружье при этом выстрелило.

И пока Дик говорил, придумывая объяснение, которое могло бы обмануть даже Грэхема, он мысленно удивлялся, как искусно Паола все это разыграла. Последний дуэт с Грэхемом был прощанием – и вместе с тем средством отвести подозрение. Так же Паола поступила с ним. Диком. Она простилась и с ним, и последние сказанные ею по телефону слова были обещанием, что никогда не будет у нее другого мужчины, кроме Дика.

Он отошел от Грэхема на дальний конец веранды.

– И у нее хватило сил, хватило сил! – бормотал он про себя дрожащими губами. – Бедная детка! Она так и не могла выбрать между нами двумя – и вот как разрешила вопрос.

Шум подъехавшей машины заставил его и Грэхема подойти друг к другу, и они вместе вернулись в комнату Паолы, чтобы встретить врача. Грэхем волновался, он не мог уйти – и чувствовал, что должен уйти.

– Прошу вас, Ивэн, останьтесь, – обратился к нему Дик. – Она очень хорошо к вам относилась и если откроет глаза, то будет рада вас увидеть.

В то время, как Робинсон осматривал Паолу, оба отошли в сторону. Когда врач с решительным видом поднялся. Дик вопросительно взглянул на него. Робинсон покачал головой.

– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Это вопрос нескольких часов, может быть, даже минут… – Он помолчал, вглядываясь в лицо Дика, затем добавил: – Можно облегчить конец, если вы согласны. А то очнется и еще некоторое время будет мучиться…

Дик прошел взад и вперед по комнате, а когда заговорил, то обратился к Грэхему:

– Почему бы не дать ей пожить хотя бы самый короткий срок? Боль – это ведь не существенно. Успокоение наступит скоро и неизбежно. И я желал бы этого, да и вы, наверное, тоже. Она так любила жизнь, каждый ее миг… Зачем нам лишать ее тех немногих минут, которые ей остались?

Грэхем кивнул, соглашаясь, и Дик повернулся к врачу:

– Вы можете дать ей возбуждающее и привести в сознание? Ну так сделайте это. А если она будет очень страдать, вы поможете ей успокоиться.

Когда Паола открыла трепетные веки. Дик кивнул Грэхему, чтобы тот стал рядом с ним. Сначала на лице ее была только растерянность, затем взгляд остановился сначала на Дике, потом на Грэхеме, и жалкая улыбка тронула губы.

– Я… я думала, что уже умерла, – сказала она.

Но тут ею овладела другая мысль, и Дик угадал эту мысль, когда ее глаза испытующе устремились на него: Паола как бы спрашивала, догадывается ли он, что это не просто «несчастный случай»? Но он ничем себя не выдал. Она хотела его обмануть, – пусть умрет, думая, что он ей поверил.

– Как… как… это я… ухитрилась… – сказала она. Паола говорила вполголоса, медленно, видимо, собираясь с силами после каждого слова. – Я всегда была так осторожна… и совершенно уверена, что… со мной никогда… ничего… не случится. А вот что натворила!

– Да, да, прямо стыдно, – сочувственно поддержал ее Дик. – А что там было? Заело спуск?

Она кивнула и опять улыбнулась жалкой улыбкой, которой тщетно старалась придать себе бодрость.

– О Дик, пойди позови соседей, пусть посмотрят, что натворила маленькая Паола!.. А это серьезно? – продолжала она. – Будь честен. Багряное Облако, скажи правду… ты же знаешь меня, – добавила она нетерпеливо, так как Дик ничего не ответил.

Он опустил голову.

– А долго это будет тянуться?

– Нет, недолго, – наконец проговорил он. – Это может случиться… в любую минуту.

– То есть?.. – Она вопросительно посмотрела на врача, затем на Дика. Дик кивнул.

– Я ничего другого от тебя и не ожидала. Багряное Облако, – прошептала она благодарно. – А доктор Робинсон согласен?

Доктор подошел ближе, чтобы она видела его, и наклонил голову.

– Спасибо, доктор. И помните, я сама скажу когда.

– Тебе очень больно? – спросил Дик.

Глаза Паолы расширились, она хотела храбро пересилить себя, но в них появилось выражение страха, когда она ответила задрожавшими губами:

– Не очень, а все таки – ужасно, ужасно! Я не хочу долго мучиться. Я скажу когда.

Опять на ее губах появилась слабая улыбка.

– Странная вещь жизнь, очень странная, правда? И, знаете, мне бы хотелось уйти под звуки песен о любви. Сначала вы, Ивэн, спойте «Тропою цыган»! Подумайте! Часу не прошло, как мы с вами ее пели! Помните? Пожалуйста, Ивэн, прошу вас!

Грэхем посмотрел на Дика, спрашивая взглядом разрешения, и Дик молчаливо дал его…

– И спойте ее смело, радостно, с упоением, как спел бы настоящий влюбленный цыган, – настаивала она. – Отойдите вон туда, я хочу вас видеть…

И Грэхем пропел всю песню, закончив словами:

А сердцу мужчины – женское сердце…
Пусть в шатрах моих свет погас, –
Но у края земли занимается утро,
И весь мир – ожидает нас.

В дверях, ожидая приказаний, неподвижный, как статуя, замер О Дай. Ой Ли, пораженная скорбью, стояла у изголовья своей хозяйки; она уже не ломала рук, но так стиснула их, что концы пальцев и ногти побелели. Позади, у туалетного столика Паолы, доктор Робинсон бесшумно распускал в стакане таблетки наркотика и набирал шприцем раствор.

Когда Грэхем умолк, Паола взглядом поблагодарила его, закрыла глаза и полежала некоторое время не двигаясь.

– А теперь. Багряное Облако, – сказала она, снова открывая глаза, – твоя очередь спеть мне про Ай Кута, и женщину росинку, и женщину хмель. Стань там, где стоял Ивэн, я хочу тебя видеть.

– "Я – Ай Кут, первый человек из племени нишинамов. Ай Кут – сокращенное Адам. Отцом мне был койот, матерью – луна. А это Йо то то ви, моя жена, Ио то то ви: это сокращенное Ева. Она первая женщина из племени нишинамов.

Я – Ай Кут. Это моя жена, моя росинка, моя медвяная роса. Ее мать – заря Невады, а отец – горячий летний восточный ветер с гор. Они любили друг друга и пили всю сладость земли и воздуха, пока из мглы, в которой они любили, на листья вечнозеленого кустарника и мансаниты не упали капли медвяной росы.

Я – Ай Кут. Йо то то ви – моя жена, моя перепелка, мой хмель, моя лань, пьяная теплым дождем и соками плодоносной земли. Она родилась из нежного света звезд и первых проблесков зари в первое утро мира, – и она моя жена, одна единственная для меня женщина на свете".

Паола опять закрыла глаза и лежала молча. Она попыталась сделать более глубокий вздох и слегка закашлялась.

– Старайся не кашлять, – сказал Дик.

В горле у нее першило, и она сдвинула брови, силясь удержать приступ кашля, который мог ускорить конец.

– Ой Ли, подойди сюда и стань так, чтобы я могла тебя видеть, – сказала она, открыв глаза.

Китаянка повиновалась. Она двигалась, точно слепая. Доктор Робинсон положил ей руку на плечо и поставил так, как хотела Паола.

– Прощай, Ой Ли. Ты всегда была ко мне очень добра. А я, может быть, не всегда. Прости меня. Помни, что мистер Форрест будет тебе отцом и матерью… И возьми себе все мои украшения из агата…

Она закрыла глаза – в знак того, что ее прощание с китаянкой окончено.

Опять ее стал беспокоить кашель, все более мучительный и настойчивый.

– Пора Дик, – сказала она едва слышно, не открывая глаз. – Я хочу, чтобы меня убаюкали. Что, доктор, готово? Подойди поближе. Держи мою руку, как тогда… Помнишь? Во время… моей малой смерти.

Она устремила взгляд на Грэхема, и Дик отвернулся: он знал, что этот последний взгляд будет полон любви, как будет полон любви и тот, которым она скажет ему последнее прости.

– Однажды, – пояснила она Грэхему, – мне пришлось лечь на операцию, и я заставила Дика пойти со мной в операционную и держать мою руку все время, пока не начал действовать наркоз и я уснула. Ты помнишь, Хэнли назвал тогда эту полную потерю сознания «малой смертью»? А мне было очень хорошо.

Она долго и молча смотрела на Грэхема, потом повернулась лицом к Дику, который стоял возле нее на коленях и держал ее руку.

– Багряное Облако, – прошептала она. – Я люблю тебя больше. И я горда тем, что была твоей так долго, долго. – Она сжала его руку и притянула его к себе еще ближе. – Мне очень жалко, что у нас не было детей, Багряное Облако…

Потом разжала руку и слегка отстранила его от себя, чтобы видеть обоих.

– Оба хорошие, оба хорошие… Прощайте, мои хорошие. Прощай, Багряное Облако.

Они молча ждали, пока доктор подготовлял ее руку для укола.

– Спать, спать, – тихо щебетала она, как засыпающая птичка. – Я готова, доктор. Но сначала хорошенько натяните кожу. Вы знаете, я не люблю, чтобы мне делали больно. Держи меня крепче. Дик!

Робинсон, подчиняясь взгляду Дика, легко и быстро вонзил иглу в туго натянутую кожу, твердой рукой нажал на поршень, тихонько растер пальцем уколотое место, чтобы морфий скорее всосался.

– Спать, спать, хочу спать… – опять, словно задремывая, прошептала она.

В полусознании она повернулась на бок, положила голову на согнутую руку и свернулась клубочком в той позе, в которой. Дик знал, она любила засыпать.

Прошло немало времени, пока она еще раз чуть вздохнула… и отошла так легко, что они даже не заметили, как ее не стало.

Царившее в комнате молчание нарушалось только щебетом купавшихся в воде фонтана диких канареек; издалека доносился, подобный трубному звуку, призыв Горца, и Принцесса отвечала ему серебристым ржанием.