Письма Кэмптона — Уэсу

Джек Лондон

ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Глава 5

Лондон.
3-а Куинс Роод. Челси.
16 июля 19… г.

Ты вздыхаешь: «поэзия и экономика», приводя причину и тем самым устанавливая факт. Я предпочел бы, чтобы ты проявил некоторое неудовольствие и возразил на мое утверждение, что ты попросту отмахнулся от этого вопроса, сославшись на недостаточность данных и не желая докапываться до сущности дела. Помнишь, как в детстве росло твое уважение к Барбаре, когда она плакала, что ее слишком легко прощали? «Она боится, что у вас разная мерка для меня и для нее», — объяснял ты мне, пылая великодушием. Она боялась, как бы я не стал требовать от нее меньше, чем от тебя, и ты сочувствовал ей и уважал ее стремление к равенству в обязанностях и правах. Разве мужчина Герберт менее горд, чем дитя Барбара, если ему понадобилось говорить о различиях и просить об особом снисхождении?

Ты не влюблен (насколько я понимаю, ты сам признаешься в этом, ибо не опровергаешь моих нападок), потому что занимаешься вопросами экономики. На этом я хотел бы остановиться. Что общего между вопросами экономики и поэзией? При чем тут твоя эмансипация от моего воинствующего лирического влияния? Силы, способствовавшие твоему образованию, не могут удержать тебя от искания любви. Предпочтение, оказываемое тобой Дрэнеру, не может убить потребности твоего духа в любви. Существует множество сводов законов, но есть один закон, управляющий экономистами и поэтами. Он исходит из обшей всем человеческим существам жажды, заставляющей любовь искать любовь дни и ночи.

Человек может поставить себя вне сферы действия закона, отказаться от дара жизни и порвать связь между временем, пространством и собой. Он может быть настолько изнурен работой, что ему не до мыслей и чувств. Мужчины и женщины из народа не знают ни любви, ни искусства: они слишком устают, им не до тонких переживаний. Они спят в свободные часы. Они знают лишь потребности тела, а их дух едва представляет себе, что такое красота и стремление к ней.

Человек может заполнить свою жизнь какими-либо интересами до такой степени, что все остальное вытесняется из его души. Ты так и поступил. Как чеботарь, который остается только чеботарем, учитель, который является лишь педагогом, или врач, занимающийся только вопросами патологии, — ты являешься фанатиком текста. Ты трудишься над разработкой идеи, идеи подбора, — так я понял, — и ты пользуешься ею, как раб. Когда человек видит, что он не может иметь дела с нефтью, будучи не в состоянии пропитаться насквозь ее запахом, ему следует заняться чем-нибудь иным. Каждый человек обязан охранять цельность своей личности и следить за собой, чтобы не обратиться в машину и чтобы внешний мир не оказал давления на его внутреннюю сущность. Природа охраняет тип, но каждая особь сама должна охранять себя. Силен тот, кто чувствителен к малейшим изменениям окружающей среды и отзывается на них; но реагировать на них он должен по-своему, поддерживая и укрепляя свою личность и становясь с каждым прожитым годом все более самим собой. Он обладает жизненной силой, не позволяющей ему атрофировать ни одно из своих свойств и настаивающей на его отличии от всех других людей. Я в твоем письме нахожу лишь решение остановиться в своем развитии, словно у тебя больше нет сил ни на что, кроме твоих книг и теорий! Ты становишься рабом мелкой буквы и называешь это шагом вперед, к новым временам. «Крестовый поход продолжается», — говоришь ты. Коронационные обряды для толпы и уничтожение предрассудков! Я с радостью протягиваю тебе руку. Радость — нечестивое поклонение фетишу; но ведь и страдание по поводу того, что нет радости, тоже уважение к фетишу. Твоя вера гремит: «Ты не должен!» Любви нет места в современности, как нет места чувствам слишком личным и индивидуальным. Но что же проповедуют апостолы юной мысли, если не право человека на все в мире, и на что же послужит людям мир, если жизнь будет лишена любви и романтизма?

Я недоволен тем, что ты хочешь жить той жизнью, которой принуждены жить другие. Тебе следовало бы оставаться избранником, аристократом. Фердинанд Лассаль всегда тщательно одевался, отправляясь на рабочие собрания, в надежде, что это напомнит рабочим о существовании лучшего мира, чем тот, в котором они живут. Ты принадлежишь к избранным, Герберт! На тебе лежит обязанность сделать свою жизнь прекрасной. Я знаю, что ты со мною не согласен. Ты не веришь, что любовь — закон, управляющий свободой и жизнью. Раб своей теории, восставший против закона, ты губишь свою душу и подвергаешь опасности душу другого человека.

«Тише! Тише!» — говорю я себе. Старая боль и обида поднимаются в душе, и я становлюсь резок. Моя вспышка может лишь укрепить тебя в убеждении, что моя точка зрения не основывается на рациональной правоте, которую ты считаешь столь существенной, и что поэтому она нежизненна. Я хочу спокойно установить, что нельзя вступать в брак без любви, «для продолжения рода»… Нечего сказать, это звучит хорошо в твоих устах! Ты отстраняешь от себя вскормившую тебя тысячелетнюю цивилизацию, отдаешь свое преимущество индивидуума, высоко стоящего на лестнице развития, и, подчиняясь инстинкту, выполняешь функцию? Ты говоришь: «Эти мужчины и женщины вступают в брак, и жизнь пойдет тем же порядком, как она шла до того. Перемешайте их всех, и ничто на свете не изменится».

И ты удовлетворен. Ты не чувствуешь потребности в чем-то ином, отличном от этих рамок.

Поверь мне, Герберт, эти миллионы мужчин и женщин не позволят тебе перемешать их. Существуют силы более действенные, чем сила внешнего воздействия, и призраки более реальные, чем окружающая жизнь. Нам известна благодетельная потребность в едином друге, товарище и спутнике жизни. Мы высоко ставим любовь, утверждающую свое право на существование. Прекраснее звезд лицо любящего, когда к нему придет час его счастья. Расе суждено поклоняться идее рода, и любящий, приносящий всю душу на алтарь любви действует заодно с расой и выполняет ее предназначение. Ты не в состоянии объяснить цветения, очарования и улыбки жизни, проливающей солнечный свет в наши сердца, научающей нас мудрости надежды и веры, вручающей нам оружие для борьбы, зажигающей огонь духа и вкладывающей в нас божественную сущность, благодаря чему мы становимся непобедимы. Сравнительная анатомия ничего умалить не может. Тут все дело в чуткости, любви, идее. В сравнении с этим все тускнеет. Луч света в небесах, прикосновение руки, окраска и форма плода, слезы, проливаемые от неведомых печалей, сожаление к беспомощным — все это более значительно, чем все постройки и изобретения, сделанные со времен первого общественного договора.

Прости мне эту скучную материю. Я привел здесь все эти истины, чтобы прогнать твой современный жаргон, звучащий еще большей фальшью, чем преувеличенные формы общежития феодальной Франции. Выставлять за дверь все возвышенное еще не значит быть практичным. Ты не хочешь жить жизнью художника; в твоей жизни слишком много напряжения, мало сердечной теплоты и много самодовольства. Я вижу, что ты на самом деле моложе, чем я думал. Мир никогда не осуждает преступлений духа. Ты в безопасности от мирского осуждения, и в этом-то и кроется опасность, против которой моя дружба хотела бы тебя предостеречь.

Я читал поэмы Эстер и понял, что она вся — порыв, смятение и чуткость. Я читал твои письма, и я думаю, что ее душа не подчинится тебе. Если в тебе нет любви, тебе нечем удержать ее. Это я считал необходимым сказать тебе. Беру на себя странную роль, но я обязан выполнять ее. Я — отец, и мой сын не согласен с моими взглядами на брак. Лучшей мерой наказания является лишение наследства. Но причина нашего разногласия несколько необычна, и я не столь практичен или вульгарен, чтобы идти на приписки в духовном завещании. Любовь не имеет цены для финансистов; для нее не существует банков, и она не может быть передана по завещанию. Она передается из крови в кровь, так, как Барбара передала ее своей малютке. Твоя сестра своей верой в любовь поддерживает мои силы. Да хранит ее Бог! Пять лет назад она пришла ко мне и шепнула: «Эрл». Когда она увидала, что я не разделяю ее радости, она прислонилась головкой к обвитому розами портику и заплакала сильнее, чем следовало бы плакать девушке, только что помолвленной. Эрл был калекой, бедным и беспомощным, но Барбара лучше нас знала, как следует отдавать свою жизнь любимому. Бедная крошка, которую никто не поздравлял! Она посылает привет тебе и Эстер и одинаково горячо и нежно любит вас обоих.

Дэн.