Письма Кэмптона — Уэсу

Джек Лондон

ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Глава 9

Лондон.
3-а Куинс Роод. Челси.
28 декабря 19… г.

Занавес опустился над иллюзией, но за первым действием идет второе. Как и прежде, новая иллюзия заключает в себе абсолютное добро и окончательную истину. Мы — зрители и актеры одновременно, и потому наш ослепленный взор и ленивая мысль не находят в пьесе ошибок. Мы вполне удовлетворены. Нам мешают только те пронзительные звуки, что несутся из оркестра, когда настраивают инструменты. «Так боремся мы, полулюди».

Я перечитываю твое письмо, пытаясь уловить красоту твоих иллюзий. Я готов принять на свой счет все сомнения, вызванные моей системой иллюзий.

Ты восхваляешь практическую толпу. Ты присоединяешься к тем, кто претворяет мысль в действие, и вдохновляешься грубой силой, размышляя над ее подвигами и забывая, что прогресс направляется не толпой, а избранниками.

Америку открыл не экипаж Колумба, а сам Колумб. Экипаж колебался между Старым Светом и Новым, как колеблется всякая толпа. Между мечтателями и его надеждой стали враждебные силы, и ему пришлось покорить их, чтобы достичь земли. Но я не буду повторять твою ошибку, распределяя людей по категориям. Исключительно интеллектуального или эмоционального склада людей не бывает; человек обычно представляет смешение двух начал. Мы развиваемся, продвигаясь вперед извилистой линией, а не ломаной. Чувствование и мышление не исключают взаимно друг друга, и крупный человек чувствует глубоко и сильно потому, что его мысль возвышенна и умственный горизонт широк. Здравый смысл вполне совместим с повышенной чувствительностью.

Я буду воспевать совершенные тобою деяния, если они будут достойны песнопений. Я пропою Песню Меча, если меч «поразит ничтожное, лживое племя». Все, что способствует лучшей жизни рода, само по себе представляет песнопение, и я, конечно, не откажусь принести свою дань на алтарь рода.

Когда ты поймешь, что «Илиада» является столь же великим даром, как деяния Ахилла, и что «Илиады» вообще более значительны, чем воспеваемые ими подвиги, — ты перестанешь делить людей на деятелей и певцов. Ты не станешь более унижать себя в глазах певцов.

Профессор Бидуэлл влюблен, и влюбленность мешает ему работать. Несомненно, с этой точки зрения преимущество на твоей стороне. И все же ты теряешь гораздо больше, чем выигрываешь. Ты разбил мечту и проснулся. Ради чего? Какова реальность твоего мира? Где светят звезды твоего неба? Герберт, ты будешь известен людям лишь красотой своей мечты. Тебе кажется, что ты выполнил задание, разрешил проблему, проник в тайну и стал пророком материи. Но материя не включает понятия духа — поэтому цель твоих изысканий остается непонятной. Твой эпос расы упускает из виду расу. Ты воспеваешь ветви и листья, а не освещенный солнцем или тенистый лес. Бидуэлл думает, что его весьма заурядная девица — «полуангел, полуптица, создание, исполненное чудес и возвышенных порывов». Возможно, что Бидуэлл преувеличивает, но если он не испытывает таких чувств к своей жене — у него нет жены. Барбара слушалась голоса своего сердца. Это звучит сентиментально, но тем не менее для этого требуется большое мужество. Я был несколько непоследователен, что огорчился, узнав о ее любви к калеке. Бидуэлл и Барбара мудрее и счастливее тебя, Герберт, из рук которого была вырвана карта Парнаса.

Можно ли считать одно состояние сознания лучше другого? Я думаю — да. Лучше пылать прекрасными юными мыслями, трепетать и волноваться, чем медленно и тупо пресмыкаться в мире плоской действительности; лучше надеяться, мечтать и стремиться к великой гармонии, чем быть слепым, глухим и немым, — это лучше и для типа, и для бессмертной мировой души. Мне представляется это самым важным: от этого зависят жизнь и смерть. Насчет остального — не знаю. Данным мне прозрением я могу лишь угадывать величие и различать пустоту. Ты идешь дальше и дотрагиваешься до завесы, скрывающей от нас тайну. «Хорошо», — говорю я и молюсь про себя: «Помоги ему, Боже». Но для этого требуется большое напряжение. Ощущаешь ли ты священный трепет? Протягиваешь ли в молитве руки, мечтая о красоте? Чувствуешь ли ты ее?

Хорошо, Герберт, я поспорил с тобой и буду спорить всегда, обещаю тебе. Я хотел бы увести тебя, скрыть от твоих глаз Эстер и излить на тебя свой поэтический сплин. О, я замучу тебя и внушу тебе благородство и страсть. Чем бы ты ни захотел стать, — ты мой сын! Я должен принимать тебя таким, каков ты есть, но я предпочитаю сказать тебе правду, хотя я и люблю тебя и считаю своим. Тебе это неприятно, но с этим ничего не поделаешь.

Дэн.