Приключение

Джек Лондон

Глава 10. Записка от Баучера

Весь следующий день Шелдон провел в одиночестве. Джен отправилась осматривать Пэри Сулай и не могла вернуться назад раньше позднего вечера. Тоскливое чувство одиночества угнетало его, а тут еще поднялся свежий ветер, и встревоженный Шелдон то и дело выскакивал на веранду и наводил на волны свою подзорную трубу в надежде увидеть возвращающийся вельбот. Чтобы убить как нибудь время, он угрюмо перелистывал конторские книги своей плантации, подводил итоги, балансы и хмурился час от часу все больше и больше. Потеря «Джесси» нанесла Беранде жестокий удар.

Не говоря уже о том, что пропали те деньги, которые были за нее заплачены, иссяк вместе с тем источник приносимых ею доходов, покрывавших доселе большую часть текущих расходов плантации.

– Бедный друг Хью, – произнес он вслух, обращаясь в пространство. – Хорошо, что ты не дожил до этого, старина! Какой провал, какой провал!

В промежутке между двумя особенно бурными порывами ветра к берегу пристала «Флибберти Джиббет», и спустя некоторое время на лестнице раздались тяжелые шаги шкипера Пита Ольсона, брата того самого Ольсона, который погиб при крушении «Джесси». Взобравшись с трудом на веранду, этот старый, седой, изможденный лихорадкой моряк упал в кресло, еле переводя дух от усталости.

Подкрепившись доброй порцией виски с содовой, он приступил к своему отчету и деловым донесениям.

– Вас совсем истрепало лихорадкой, – заметил Шелдон. – Вам бы следовало отдохнуть немного в Сиднее, чтобы подышать другим воздухом.

Старый шкипер отрицательно покачал головой:

– Нельзя! Я слишком долго прожил на островах: как бы мне там не стало хуже.

– На вашем месте я бы рискнул, будь что будет: либо смерть, либо выздоровление, – посоветовал Шелдон.

– Но я заранее уверен, что тамошний климат убьет меня. Я уже испытал однажды на себе его действие. Мне случилось побывать в Сиднее в позапрошлом году. Не успел я тогда сойти на берег, как ненастье уже свалило меня с ног. Меня стащили в госпиталь. Я пластом пролежал две недели. Доктора отослали меня назад в эти края, уверяя, что другого спасения нет! И действительно, как видите, я еще жив до сих пор, но организм мой сильно подорван. В Австралии я бы не вынес и тридцати дней.

– Но как же быть? – сказал Шелдон. – Нельзя же поддаваться болезни!

– Меня излечит одна только смерть. Я бы предпочел лучше всего возвратиться на родину, но не доеду. Буду уж болтаться здесь, пока не издохну. Зачем я только попал сюда? Бог меня знает!

Он отказался переночевать в доме и, получив от хозяина надлежащие распоряжения, отправился к себе на корабль.

К вечеру ветер усилился, и Шелдон тревожно припадал к своей подзорной трубе, надеясь разглядеть в темной дали вельбот. Когда, наконец, показался на горизонте знакомый парус, медленно приближавшийся к берегу, Шелдон невольно вздрогнул, увидев Джен, стоявшую у руля и навалившуюся на него всем своим корпусом.

Разбушевавшийся ветер как то боком гнал лодку вперед, и Джен, видимо, старалась изо всех сил преодолеть это опасное направление, прежде чем вельбот попадет в бурун. Наконец ее таитяне спрыгнули на берег и втащили вельбот на песок. Джен в сопровождении своей редкостной свиты вошла в ворота усадьбы.

В это самое время градом застучали первые капли надвигавшегося ливня. Высокие кокосовые пальмы закивали верхушками во все стороны, уступая порывам разгулявшегося ветра, и грозовые тучи мгновенно превратили тропические сумерки в темную ночь.

В душе Шелдона как то бессознательно изменилось настроение. Напряженная тревога ожидания сменилась радостью, когда он увидел перед собою запыхавшуюся девушку, которая взбежала на веранду с веселым смехом, разгоревшимся личиком и развевающимися волосами.

– Милое, очень милое местечко Пэри Сулай, – защебетала она. – Я непременно его куплю. Сегодня же вечером напишу заявление комиссару. Я уже наметила там место для усадьбы. Прелестный уголок! Вы должны туда как нибудь съездить и помочь мне советом. Мне ужасно хочется поскорее туда перебраться. Ах, как хороши эти шквалы! Я опоздала к обеду. Побегу переодеться и мигом вернусь к вам.

Пока ее не было, Шелдон шагал из угла в угол по комнате, с нетерпением ожидая ее возвращения.

– Теперь я больше никогда не буду с вами ругаться, – сказал он ей, когда они уселись за стол.

– Ругаться! – фыркнула она. – Какое противное слово! Оно звучит так вульгарно и жестоко. Гораздо лучше, я думаю, было бы сказать: ссориться.

– Называйте, как хотите, но только мы с вами больше не будем этого делать, правда? – Сказав это, он слегка поперхнулся, ибо выражение ее глаз, казалось, предвещало немедленный и резкий отпор.

– Прошу вас, извините меня, – поспешил он прибавить. – Я говорю только про одного себя. Я не так выразился. Я хотел сказать, что не буду вам больше перечить. У вас ужасная манера: вы как то умеете, не обмолвившись ни единым словом, поставить человека в дурацкое положение. До чего это странно! Я одушевлен самыми лучшими намерениями, и вы опять…

– Задираете нос, – договорила она за него.

– Вы все только ножку мне подставляете, – жаловался бедняга.

– Что вы выдумываете? Я ведь молчу и спокойно сижу себе, убаюканная сладкими обещаниями вечного мира и тому подобное, а вы вдруг ни с того ни с сего начинаете выпаливать разные дерзости.

– Помилуйте, какие же дерзости?

– А как же? Вы утверждаете, что я ужасное существо, или, что у меня ужасные манеры. Ведь это, в сущности, одно и то же. Жаль, что мой домик еще не готов. Завтра же улетучилась бы отсюда.

Но видно было, как она старается подавить смех, который, однако, очень скоро прорвался и поверг ее смущенного собеседника в совершенное недоумение.

– Я вас поддразниваю. А вы и поверили. Что вы насупились? Расправьте брови! Мой смех вас шокирует? Вы делаете такие гримасы, как будто бы у вас зубы болят. Ладно, ладно, отмалчивайтесь! Но ведь вы же обещали не ссориться и великодушно даровали мне право надоедать вам сколько угодно. Пользуясь этой привилегией, обращаю прежде всего внимание на плачевное состояние «Флибберти Джиббет». Я не воображала увидеть такой большой катер, но, повторю, состояние его плачевное. Оснастка у него не в порядке. Его может привести в негодность первый напористый шквал. Я поглядывала на Ноа Ноа, когда мы проходили мимо. Он ничего не сказал. Только раза два подмигнул. И я не нашлась ничего возразить.

– Дело в том, что шкипер болен: его совсем извела лихорадка, – оправдывался Шелдон. – Вдобавок, к несчастью, он еще лишился штурмана, на которого обыкновенно возлагаются все эти заботы. Это случилось в Уги, там, где убили моего торгового агента Оскара. А чернокожие, как вы знаете, – плохие матросы.

Джен призадумалась, а он воспользовался минутой, пока она взвешивала его веские доводы, и попросил у нее вторично коробку консервов: не то, чтобы у него особенно разыгрался аппетит, нет, но ему просто хотелось лишний раз взглянуть на эти тонкие, крепкие пальчики, лишенные всяких украшений, и на выглядывавшую из под рукава полную женскую ручку.

При виде этих потемневших от загара пальчиков, его внезапно, как луч света, осенила мысль. Да, это так! Теперь он разгадал немудреную тайну ее привлекательного характера. Эти пальчики все ему рассказали. Ясно, почему он так часто попадался впросак.

До сих пор он смотрел на нее, как на женщину, но она далеко еще не сформировалась. Она все еще девочка, и притом девочка с мальчишескими наклонностями. Эти обожженные солнцем пальчики любят делать все то, за что обыкновенно хватаются молодые ребята, увлекающиеся всяким спортом, всякими занятиями, требующими сильного мускульного напряжения. Она отличается смелостью, но смелость эта не выходит из ограниченных пределов чисто ребяческого пристрастия к приключениям, ружьям, револьверам, Баден Пауэлям и непринужденного, чисто товарищеского общения со всеми встречными, не разбирая пола.

По мере того как он вглядывался теперь все глубже и глубже в эти милые черты, на него снисходило то блаженное настроение, которое он испытывал в детстве у себя на родине, когда, бывало, слушал в церкви пение детского хора. Она напоминала ему этих мальчиков певчих, голоса которых не отличишь от женских. Чисто женские свойства характера еще не развернулись в ней. Это объясняется ее воспитанием. Матери у нее не было. Ее окружали такие люди, как Фон, ее отец и туземные слуги. Она росла на полной свободе, в грубой обстановке малокультурной жизни на отдаленных островах. Ее игрушками были не куклы, а ружья, лошади, и не картонные, а настоящие. И забавлялась она не в четырех стенах, а под открытым небом. Вот почему, как она и признавалась ему, пансион был для нее чем то вроде тюрьмы, а ученье – наказанием. Тюрьма эта отрывала ее от диких скачек, от морских прогулок там, у себя на родине, на островах. Мальчишеское воспитание и мальчишеские привычки и кругозор! Вот чем объясняются эти частые вспышки и мятежные выходки против всяких условных приличий. Когда нибудь в ней проснется женское чувство, но пока оно еще дремлет.

Прекрасно: по крайней мере он теперь понял, как к ней следует подходить. Подружиться с нею можно, очевидно, только на почве чисто товарищеских отношений. Но теперь он откажется от своего ошибочного взгляда и перестанет подчеркивать обязывающую к условностям разницу пола.

Он постарается забыть, что имеет дело с женщиной. Удивительно, как он мог полюбить эту девочку, в которой женщина еще дремлет. Но как бы то ни было, а она заполнила огромный пробел в его одинокой жизни; он почувствовал это сегодня вечером, когда присматривался к расходившимся волнам с таким неясным волнением, ожидая с минуты на минуту появление знакомого паруса. Тут он вспомнил про свои счета, про неустойчивое материальное положение Беранды, угрожавшее крахом, и погрузился в меланхолию.

Но вдруг встряхнулся: она что то ему говорит.

– Виноват, – спохватился он. – Что такое вы сказали?

– Кажется, вы ни слова не слышали из того, что я вам говорю, – обиделась Джен. – Я говорила о том, что состояние «Флибберти Джиббет» весьма плачевное и что завтра утром, если только вы согласитесь предупредить шкипера и если это не заденет его самолюбия, я пойду туда со своими молодцами и тщательно осмотрю все неисправности. Кроме того, мы очистим дно судна. Не упускайте из виду, что мне придется рано или поздно поплавать на этой посудине, хотя бы в том случае, если придется отсюда удирать.

Когда они расположились пить кофе на веранде, со двора донесся свирепый лай Сатаны и отчаянный гвалт. Шелдону пришлось выручать перепуганного пришельца чернокожего, которого во дворе он подверг допросу.

– Кто твой фелла мастер? – спросил он. – Откуда ты взялся и чего тебе надо?

– Мой мастер – Баучер. Много челноков из Порт Адамса к фелла мастеру. Много, много.

Черный посланец вытащил из за пояса записку. Шелдон поднес ее к глазам.

– Это от Баучера, – обернулся он к Джен, – который водворился на месте Пакарта. Помнится, я вам рассказывал про Пакарта, которого убили собственные матросы. Баучер уведомляет, что с полсотни дикарей из Порт Адамса пристали к берегу на своих челноках; все они расположились лагерем на берегу. Они уже успели похитить у него и зарезать шесть штук свиней, и, кажется, намерены поднять бунт. Он опасается, что к ним пристанут пятнадцать беглых из Лунга.

– И тогда?.. – подсказала Джен.

– И тогда Билли Бэту придется поставить на место Баучера кого нибудь другого. Этот пункт, видите ли, принадлежит Билли Бэту. Не придумаю, как тут быть. Я не хотел бы вас тут оставить одну.

– А почему бы мне не отправиться вместе с вами?

Он улыбнулся и покачал головой.

– В таком случае возьмите с собой моих людей, – предложила она. – Они прекрасные стрелки и не трусы. Один только Утами боится, да и то не людей, а злых духов.

Ударили в колокол; полсотни рабочих потащили вельбот к берегу; Джен пошла провожать. Команда гребцов разместилась по своим местам. Патауре и трое других таитян, вооруженные ружьями и патронами, уселись на корме, а Шелдон встал у руля.

– Досадно, что вы не берете меня с собой, – сказала, поморщившись, Джен, когда гребцы собирались отчаливать.

Шелдон отрицательно покачал головой.

– Я ведь ни в чем не уступлю мужчине, – настаивала она.

– Вы тут нужнее, – ответил он. – Неподалеку шатаются беглые из Лунга: они могут заявиться в Беранду, и если мы оба будем отсутствовать, – прощай плантация! До свиданья! К утру мы вернемся. Отсюда всего только двенадцать миль.

На обратном пути Джен пришлось миновать толпу чернокожих, спускавших вельбот. Они оживленно толковали о чем то между собой и кривлялись, как обезьяны. Когда девушка очутилась в самом центре этой толпы, ее охватило жуткое чувство. Их было так много. Что могло бы удержать их от дикой расправы, если бы они вздумали накинуться на нее? Впрочем, она вспомнила, что стоит только ей крикнуть, и на ее зов прибежит Ноа Ноа со всеми оставшимися товарищами, из коих каждый в отдельности мог легко справиться с целым отрядом чернокожих. Когда она уже подходила к воротам, к ней приблизился один из толпы. Было уже очень темно, и ей трудно было распознать лицо подошедшего.

– Ты кто? – спросила она его резким голосом. – Как тебя зовут?

– Мой Ароа, – выговорил дикарь.

Джен припомнила, что это один из тех двух болевших, за которыми она сама ухаживала в госпитале. Второй из них умер.

– Мой принимала очень много, фелла, лекарств, – заявил Ароа.

– Ну, вот ты и выздоровел, – ответила она ему.

– Мой надо табак, много, фелла, табак; мой надо ситец; мой надо бусы; мой надо, фелла, хороший пояс.

Она сочла это шуткой и ожидала увидеть улыбку, похожую на гримасу, но чернокожий не шутил. Он, очевидно, заявлял серьезную претензию. Весь его наряд состоял из узкой повязки на бедрах, пары деревянных сережек в ушах и украшения из белых ракушек на густой шапке курчавых волос. Тело его было вымазано жиром, а зрачки глаз блестели в темноте, как у дикой кошки. Остальные дикари толпились за ним плотной стеной.

Одни из них зубоскалили, другие угрюмо и напряженно молчали.

– Вот тебе раз! – удивилась она. – Чем же ты заслужил все эти подарки?

– Мой принимал лекарства, – сказал Ароа, – заплати.

«Хороша благодарность, – промелькнуло у нее в голове. – Выходит как будто, что Шелдон был прав».

Ароа уставился в землю. Водворилось молчание. Слышно было, как плеснула летучая рыба, с берега доносился легкий невнятный шум морского прибоя.

В чуткой ночной тишине пронеслась над их головами большая летучая мышь. Прохладный ветерок, предвестник утра, коснулся щеки Джен.

– Ступайте домой, – приказала она, и повернулась на каблуках, намереваясь войти в ворота.

– Заплати, – повторил чернокожий.

– Ароа, ты совсем ошалел! Ничего я тебе не должна. Убирайся!

Но Ароа стоял на своем. Она почувствовала, что он становится дерзким. Он все твердил одно и то же:

– Мой ел лекарство. Плати. Плати сейчас!

Наконец, ее взорвало, и она отвесила ему такую звонкую оплеуху, что Ароа упал бы, наверное, если бы не поддержала сзади толпа. На его место выступил другой претендент.

– Заплати и мне! – крикнул он.

Глаза у него бегали совершенно как у обезьяны; и хотя он избегал смотреть в лицо, но закусил свои толстые губы с выражением мрачной решимости.

– За что? – спросила она.

– Мой Гугуми, – ответил он. – Бэво – мой брат!

Джен припомнила, что так звали ее умершего пациента.

– Убирайся, тебе говорят!

– Бэво глотал лекарство. Бэво, брат, умер. Заплати. Наш отец – большой фелла, вождь в Норт Адамсе.

Джен усмехнулась.

– Гугуми большой дурак. Такой же дурак, как Ароа. Скажите, пожалуйста, а кто же мне будет платить за лекарства?

Она переступила порог и захлопнула за собою ворота. Но Гугуми двинулся за ней и нахально приставал:

– Отец большой фелла, вождь. Ты мой по голове не дашь. Ты боишься!

– Я боюсь? – встрепенулась она.

– Ты боишься! Ты не бьешь мой голова! – сказал гордо Гугуми.

Джен обернулась и, размахнувшись, изо всей силы влепила ему такую затрещину, что гордый сын вождя зашатался, но, однако, устоял и бросился к воротам, чтобы помешать ей задвинуть засов. Толпа шарахнулась за ним вслед. Джен вспомнила, что револьвер висит на стенке в соломенном домике. Стоит только позвать матросов, и она спасена. Однако, она не позвала на помощь. Вместо этого она свистнула и позвала Сатану, хотя и знала, что собака сидит на цепи. Но уже эта кличка оказала магическое действие на толпу. Чернокожие с воем рассыпались во все стороны и исчезли во тьме. Гугуми неохотно покинул Джен. Последняя благополучно вошла в дом и сначала нервно расхохоталась, но потом ей стало до того досадно, что она заплакала.

Каково! Она провела целую ночь у изголовья опасно больного, а брат его требует с нее платы за его жизнь.

– Неблагодарное животное! – выругалась она и подумала, стоит ли рассказывать об этом Шелдону.